Автор: 14th
Название: Страшный сон
Фандом: D.Gray-man
Жанр: джен, ангст, deathfic
Рейтинг: PG - 13
Персонажи: Мана Уолкер, Четырнадцатый, Тысячелетний Граф.
Дисклеймер: Все права на D.Gray-man принадлежат Хосино Кацуре.
Предупреждения: смерть персонажей, АУ (написано задолго до выхода 198 главы), ОМП и ОЖП мельком.
Размер: 4 918 слов
Примечание автора:
* написано для Lios Alfary по заявке Мана | 14й "Боли не будет, ведь ты сам не заметишь утраты" ©
* Только автор от песни в его восприятии не оставил и камня на камне.
* Плюс - сам ключ несколько изменен.
* Таймлайн - пре-канон
* Допущение: поскольку мы пока можем только догадываться об имени Четырнадцатого - его человеческом имени, - здесь он носит имя Аллен. Некоторое объяснение в конце.
* В начале повествования Аллену - 14 лет, Мане - 16.
Размещение: запрещено.
читать дальшеЯблоки были свежими, сочными и очень ароматными. Он улыбался, прижимая к себе маленький пакет с фруктами, и радовался, что сможет сделать приятное брату. Определенно - отличный день. Сегодня не так много требовалось его помощи в школе, только дети, охваченные предчувствием весны, вели себя беспокойнее обычного. И ему часто приходилось делать замечания. А в остальном все было прекрасно. На совете директор школы, мистер Кортман, оказал ему большое доверие, сказав, что через год, при условии дальнейшего успеха, он сможет получить стипендию на обучение, а пока круг его обязанностей будет несколько расширен, что означало хоть и небольшое, но все же повышение заработка. Все это не могло не радовать особенно сейчас, когда брат приболел. Мана нахмурился: надо было все-таки не слушать возражений младшего и вызвать врача, мало ли лихорадок сейчас бродит? Спустя пару шагов он решил, что завтра все же, если улучшения не будет, он осторожно попросит совета, иначе любое другое действие в этом направлении брат сочтет излишней опекой, на которую и так постоянно жаловался. Он был многим недоволен в последнее время и все чаще запирался в своей комнате, уходя от разговоров. А Мана списывал все это на возраст: в конце концов, ему было всего лишь 14, после гибели их родителей прошло совсем немного времени, и он по-прежнему отказывался разговаривать о прошлом, а вот теперь внезапно еще и загорелся музыкой.
Они принадлежали к среднему классу и получили обычное для детей таких семей образование, в которое их родители постарались вложить больше практических навыков, чем творческого развития. Так что заявление брата, что на день рождение он хочет какое-нибудь старенькое подержанное пианино, стало неожиданностью. Впрочем, Мана был рад. После смерти родителей это был первый радостный вечер в их новой маленькой квартирке. И сейчас, прижимая пакет с яблоками к груди, Мана подсчитывал, во сколько ему может обойтись просьба брата и его лечение. Результаты были не очень обнадеживающими, но если принять благосклонное предложение Джонсонов по подготовке их детей к школе, то вполне можно оплатить все. Только для этого придется оставить Аллена одного, потому что Джонсоны настаивали на том, чтобы гувернер жил с ними в одном доме, а брата с собой Мана не мог взять, хотя и очень хотел: поместье было загородным, а чистый воздух никогда не был вреден для здоровья.
Так еще за пару шагов было принято решение, что придется попросить присмотреть за Алленом их соседку; она хоть и очень болтливая женщина, новсегда хорошо к ним относилась. Правда, нужно все будет сделать так, чтобы брат не понял, иначе опять будет гордо заявлять, что уже вполне взрослый, чтобы жить один и справляться со всем в одиночку. Но никогда эти слова дальше гордых подростковых заявлений не заходили. Аллен был потрясающее непрактичен в жизни: забыть о еде или отдать последнее стае собак, перепугавших всю улицу, для него было обыкновенным делом.
- Я вернулся, - в тишину. И лишь легкий шорох за ширмой говорил о том, что брат все-таки дома. – И я принес кое-что из твоего любимого.
Мана нахмурился: опять окно было весь день закрыто и в комнате стояла духота.
- Не открывай, я люблю тепло, - предугадали его действия за перегородкой.
- Тебе, как и любому человеку, нужен свежий воздух, не спорь.
- С тобой это бесполезно, - вздох и шуршание бумаги, - только не отдергивай…
Но поздно - Мана убрал занавеску и строго посмотрел на этого больного: нетронутые лекарства на столе, ворох бумаг, пролитые чернила и, естественно, недоеденный завтрак.
- Представляешь, в академии музыки на следующей неделе состоится первый открытый концерт, такого никогда раньше не было. Но, говорят, что объявился какой-то меценат, который может оплатить все обучение понравившегося ему ученика, - поджатые губы и печальный взгляд, как и невысказанное продолжение: в доме до сих пор нет музыкальных инструментов.
- Твое пристрастие к музыке слишком внезапно, Аллен, ты же все прекрасно знаешь.
- Как и всегда. Все внезапно.
- Ну, что ты от меня хочешь, - хмурясь, Мана начал аккуратно расчищать столик. – Когда тебе было тринадцать, ты ответственно заявил, что всю жизнь потратишь на естественные науки, за неделю заставил родителей потратиться на гувернера, а через пару месяцев вышвырнул все книги и колбы в окно. Уже через пару недель ты таким же уверенным тоном заявлял, что намереваешься стать инженером и всю будущую жизнь будешь строить корабли, а буквально через полгода ты просто сбежал от дядюшки Саймона, который по доброте взял тебя к себе, дабы показать все стороны корабельной жизни. Именно с тех пор, если не помнишь, ты так же ответственно заявляешь, что предпочитаешь воздушные шары. Ах, да, - Мана улыбается, у него не получается отчитывать Аллена за эти его мимолетные страстные увлечения, слишком много теплого, солнечного с ними связано, - было еще желание совершить кругосветное путешествие, стать артистом, врачом. Мне продолжать?
Аллен вздохнул и приготовился выдать тираду «Все равно сейчас я хочу и буду заниматься музыкой», но не успел, - Мана подсунул стакан с водой и какой-то порошок.
- Иногда мне кажется, что ты хочешь отравить меня.
- Странная мысль.
- От принятия лекарств в таком количестве долго не живут, - Аллен морщится от кислого вкуса, но тут же перед его носом возникает яблоко. – Но мне всегда нравились твои аргументы. Убедительно.
Довольный хруст послужил знаком начала хорошего домашнего вечера. Мана был единственным в семье, кто мог переубедить Аллена, настояв на своем.
- Но пианино все-таки себе хочу.
А Аллен был тем единственным, считающим, что последнее слово должно быть за ним. Всегда.
Поэтому ничего не было удивительного в том, что однажды Мана застал вместо брата беспорядок: шкаф был полностью разорен, одежда разбросана по всей квартире, будто Аллен долго не мог решить, что же ему надеть, и бродил то с одной вещью, то с другой по комнатам, и, по всей видимости, одновременно он пытался найти что-то и среди бумаг, устилая пол листами из тетрадей. И, естественно, никакой записки. Мана устало прислонился к двери; в этом весь его брат, и просто приходится смириться, что он может уйти на некоторое время, а потом неожиданно вернуться после очередного погружения в увлечение, ничего не объясняя. Это волновало, беспокоило, но любые просьбы хотя бы оставлять записку натыкались на непонимание.
В этот раз Аллен вернулся через пару недель. В пустой квартире его ждало пианино, уже начавшийся засыхать именинный пирог и записка от Маны, что тот уехал на месяц к Джонсонам.
***
Через месяц
- Ты опять забыл поесть. – Мана настойчиво пододвинул тарелку, проигнорировав, что Аллен что-то старательно писал.
Тот только кивнул и продолжил выводить непонятные символы.
- Что это? – Мана поднес к глазам один лист. – Не говори, что ты увлекся археологией или шифрами.
- Нет, - руки у Аллена дрожали, и он только плотнее прижимал их к бумагам, так, что невысохшие чернила отпечатались и на коже, оставив разводы на листах. – Это маска.
- Маска?
Аллен кивнул и попытался сгрести листы.
- Я пытаюсь завязать ей глаза.
- Аллен, что происходит? Что случилось за этот месяц, пока меня не было? – Мана хотел было присесть рядом, чтобы заглянуть в глаза брату, но тот не дал ему такой возможности, обняв за талию и уткнувшись носом в солнечное сплетение, вцепившись в рубашку.
- Ты меня оставил, а она изменилась, стала совсем другой.
- Аллен?
- Раньше она играла, раньше она делала меня счастливым, а теперь все изменилось. Она написана и жива. И теперь хочет переписать меня - я неправильный. Мана, - Аллен сильнее сжал его рубашку, - если я ей завяжу глаза, она же меня не найдет? Ты ведь никогда меня не находил, когда мы играли в прятки, помнишь? Там, в доме бабушке, мы играли, и ты никогда-никогда не мог меня почувствовать. Если я завяжу ей глаза, она ведь - тоже?
Мана только сильнее обнял брата и погладил его по голове:
- Ты просто слишком погрузился в свое увлечение музыкой, Аллен. И за этот месяц даже ни разу не вышел из дому, если бы не миссис Баркли, ты бы и не ел. Так что давай сейчас ты оставишь все это и поспишь, а потом мы прогуляемся по бульвару.
- Она приходит во сне.
- А вот я сейчас сделаю тебе чай, и ты будешь так крепко спать, что никто тебя не побеспокоит.
- Совсем-совсем?
- Да, – Мана улыбнулся: словно в старые времена, когда он успокаивал брата после его ночных кошмаров.
- Хм, - Аллен посмотрел вверх, уже отцепившись от Маны, - совсем-совсем – не значит ли это наличие в чае мышьяка?
- Ну, что ты, мышьяк - невкусный. Стал бы я тебя кормить такой гадостью.
- Тогда считай, что я спокоен, – Аллен забрался на стул с ногами, - только спать я буду в твоей комнате. К тебе никогда кошмары не приходят.
- Ладно, ладно, - усмехнулся Мана: тоже история с детства, когда брат из-за плохих снов всегда прибегал к нему, а не к родителям, утверждая, что у старшего совершенно нет никакой фантазии, а, значит, кошмары его боятся. Нередко в такие ночи Мане приходилось уходить спать на кровать Аллена, ибо тот пинался и спихивал его на пол. Потом, наутро, были бурные обсуждения на тему обмена мебелью, комнатами, но младший настаивал на своем, утверждая, что как бы они не менялись кроватями, как бы не переезжали, все равно кошмары будут приходить к нему, а не к Мане.
- Это было плохо с твоей стороны – оставить меня одного на месяц. Миссис Баркли – та еще болтушка, и она постоянно просила меня сыграть что-нибудь. Мана…
- Да?
- Мана, давай выкинем пианино. Я больше не хочу заниматься музыкой.
- А~аллен… - Мана со вздохом поставил чашку перед братом, - уверен, что больше не хочешь?
- Да, я чем-нибудь другим увлекусь. А музыка... она страшная. Я хочу завязать ей глаза.
- Все, не вспоминай об этом. Выпей чай и спать, а потом погуляем.
- Ладно, ты у нас умный в семье. Только убери его.
- Хорошо, я узнаю, кто хочет купить себе пианино.
***
Завернувшись в одеяло Маны, Аллен свернулся в клубок. Весь этот месяц без брата он провел в его комнате, но, кажется, теперь, чем дальше было их детство, тем сложнее стало убегать от кошмаров за спину старшего. Все это время он был тут, только приходы миссис Баркли заставляли его осторожно пробираться в коридор, стараясь не смотреть на пианино, и улыбаться, строя из себя чересчур увлеченного ребенка. Во второй раз - в тот бесконечный час - он не выдержал и под глупым предлогом попросил помочь ему накрыть инструмент. Когда Мана вернулся, то удивился, почему пианино вдруг оказалось не только, так сказать, спрятанным от глаз, но еще и слегка покрытым пылью. А Аллен сжимался сильнее в углу и боялся ответить, что он не только ни разу не подходил к пианино, но даже не открывал учебники. Все за этот месяц показалось таким лишним и неправильным: той музыке, к которой он когда-то тянулся, нельзя было научиться, ее понимание должно было прийти само. И Аллен ждал этого, а потом испугался, потому что когда она пришла к нему той колыбельной, от нее веяло холодом и силой, спокойной, вечной, всезнающей. А музыка, звуча в голове каждый день, просила лишь быть вместе всегда, просила стать учителем, просила разрешить ей сделать самый ценный подарок, который может быть преподнесен человеку, – истинные знания о мире и сущности вещей. А Аллену было очень холодно, и он плотнее укутывался по ночам в одеяло, мечтая найти в себе силы, дабы зажечь свечу. Но все, что он мог, - это повторять: «Не надо. Я не хочу». И по-прежнему было очень-очень холодно: сводило руки, ноги, - все казалось застывшим во льду, а мелодия просила и просила, не оставляя ничего, кроме своих слов, заставляя забыть даже о желании зажечь свечу.
- Ма~ана, Ма~ана, - всхлип из-под одеяла.
- Ну, что такое? – и брат аккуратно стащил одеяло, чтобы внимательно посмотреть на лицо Аллена.
- Не уходи, ладно? Неужели сегодня тебе обязательно помогать в школе? У нас ведь еще остались родительские деньги, ведь остались же?
Мана лишь обнял брата вместе с одеялом и погладил по голове:
- Но мне все равно нужно будет спуститься вниз, чтобы отправить сообщение с посыльным.
- Тогда я с тобой, – Аллен поспешно выкарабкался из-под одеяла и схватился за руку старшего, - я с тобой пойду.
Мана покачал головой: брат похудел, осунулся так, что глаза стали казаться слишком большими; ему было постоянно холодно - губы стали слегка синеватыми; кожа - слишком бледной, но это ещё и потому, что за последнее время Аллен ни разу не выходил на улицу; от недосыпа образовались синяки под глазами, и зрачки постоянно казались расширенными; сами глаза как будто начали терять цвет: было такое ощущение, что прежний цвет стал служить маской, скрывающей что-то совсем новое и непонятное в своей глубине.
- Я рад, что ты хоть таким образом согласился выйти из квартиры, но тебя нужно привести в порядок, – Мана улыбнулся и погладил брата по щеке.- Вдруг ты согласишься немного прогуляться со мной – на улице чудесный летний день.
- Просто с тобой.
Аллен послушно пошел за ним ванную, где, по-прежнему не отпуская руки брата, позволил себя привести в порядок.
Впервые за пару месяцев они даже немного прогулялись, впервые показалось, что все будет хорошо, - уже на обратном пути Аллен вдруг улыбнулся и потребовал себе леденец. А уже через несколько часов мальчишка, разносящий сообщения, принес внезапный ответ из школы: там сегодня адрес Уолкеров дали коллекционеру музыкального антиквариата, что очень заинтересовался предложением Маны.
***
Мана давно хотел обратиться к врачу, но не знал, к кому из знакомых можно подойти с такой просьбой. Дядюшка Саймон скоропостижно скончался, а тетушка, отказавшись иметь какое-либо с ними дело, уехала в другую страну, попросив в своем письме без обратного адреса навсегда забыть, что они когда-то были в их жизни. Мана не стал ничего говорить Аллену, соврав, что их любезные родственники наконец-таки решили пожить для себя и отправиться в путешествие, которое так долго планировали. А после этого вопрос о помощи вновь замаячил перед ним: кому можно показать Аллена без того, чтоб его не забрали в дом для душевнобольных, - чего стоили одни рассказы о той единственной мелодии, что он написал, а потом «завязал глаза», хотя Мане больше казалось, что это просто какой-то шифр, какая-то игра, возможно, даже бессмысленная. Он и сам начал сомневаться в здравом рассудке Аллена, который перестал спать по ночам, потому что «мелодия в эти часы особенно сильна, и он забывает зажечь свечу, а днем солнечный свет хоть немного помогает ему помнить». Когда брат рассказывал об этом, Мана мог только обнимать его, стараясь хоть как-то поддержать младшего, мысленно, наверное, в первый раз, обращаясь к богу с заветным «Не мне - брату…». И так всю ночь.
А наутро, когда Аллен забывался во сне, Мана осторожно уходил в школу, прося миссис Баркли приглядывать за их квартирой.
И, в очередной такой раз, по возвращении, соседка, ожидавшая его на лестничной площадке, улыбнулась:
- Молодой человек, а у вас тут такой очаровательный гость. В ожидании вас я угостила его чаем, Аллена мы не стали тревожить.
- Благодарю, - Мана вздохнул с облегчением, - но кто?
- О, это по поводу пианино. Очаровательному господину просто не терпится его посмотреть, так что он решил дождаться вас, - миссис Баркли скрылась за дверью своей квартиры, - сейчас я позову…
Мана прислонился к стене, стараясь подавить в себе беспокойство: лишь бы Аллен не проснулся, - он не хотел, чтобы кто-то видел его брата, последствия могли бы быть слишком пугающими.
- Добрый день, - любезная улыбка и протянутая рука.
- А… Добрый день. Прошу прощения, я немного устал.
- Понимаю. Я - коллекционер, можете называть меня Адамом или же по титулу - Графом, теша мое тщеславие, - и усмешка в карих глазах.
- Мана Уолкер, но вам уже сказали, наверное. Проходите, - распахнутая дверь и сжавшаяся пружина внутри с мольбой к небесам, чтобы Аллен вел себя тихо.
- Спасибо. Мне не терпится увидеть ваш инструмент, вы даже не представляете, какие сокровища можно найти среди подобных старых вещей.
- Да, наверное, - Мана неуверенно улыбнулся и стащил ткань с пианино.
- Как интересно, - Граф осторожно провел пальцами по крышке, - а почему вы его продаете?
- На нем никто не играет, пусть служит людям, которые хотят заниматься музыкой, – Мана сжал ткань в руках и покосился на дверь своей комнаты.
- Да, вы правы, совершенно правы, - и коллекционер внимательно посмотрел на Уолкера, - простите меня, но, кажется, вы чем-то встревожены.
- Не стоит, право. Это так…
- Знаете, я много общаюсь с людьми и могу поспорить на все мое состояние, что вы очень взволнованны, а то, как вы коситесь в сторону вот той двери, не может не наводить на мысли.
Мана вздрогнул и опустил взгляд на свои ботинки, - слишком знающим и понимающим был тон Графа.
- Право, не стоит. Мой брат немного болен…
- Болен? – и Граф резко подался вперед, - вы вызывали врача? Хотя, - беглый осмотр помещения, - я разбираюсь в медицине, вы позволите осмотреть?
- Нет, не стоит, - Мана вздрогнул и встал на пути к комнате, - я… я вызвал врача, он должен прийти ближе к вечеру.
- Молодой человек, - понимающая улыбка и рука на плече, - я все понимаю. Давайте я просто посмотрю, ведь никому не будет от этого хуже.
И уже через некоторое мгновение Мана понял, что Граф находится в комнате, а он словно во сне стоит под дверью, не понимая, как он пустил совершенно незнакомого человека к брату.
- Мальчик мой, как же мы долго ждали, - ласковым, таким домашним тоном донеслись слова из комнаты.
Но ноги отказались идти дальше, и единственное, что он мог видеть, - это рука на лбу Аллена.
- Род, - уже более повелительно и властно.
- Ему не будет больно, - понимающе, успокаивающе.
Девочка берет его за руку.
- И тебе не будет больно. Никаких утрат.
***
Пять из семи. Все, кроме понедельника и четверга, когда по предварительной договоренности из-за непонятных процедур, состоящих сплошь из трудных сочетаний привычных букв, человек не способен осознавать себя человеком. По крайней мере, так говорили с очень умным и соболезнующим видом. А он, по крайней мере, мог только соглашаться и пытаться понять, как так случилось. Пять из семи - по часам бдительной и такой незаметной медсестры, всегда остающейся на шатком стульчике возле двери.
- Скоро ты выйдешь отсюда.
- А зачем?
- Мы же семья, будем вновь жить вместе
- Больше никого нет.
- Ну, как же? – ласковое поглаживание по щеке. – Мы есть, есть Мана и Аллен.
- Аллена больше нет.
- А кто же я?
- Не Аллен.
- Прошу прощения, господин, но Ваше время истекло.
У выхода его ждала карета и Граф, задумчиво рассматривающий небо.
- Аллен, - и как всегда теплая улыбка, словно его долго не было.
- Не называй меня так больше, - и легкое передергивание плечами вкупе с капризно поджатыми губами.
- Мой дорогой брат, отчего такие резкие перемены? Ты так любил свое имя, так любил свою человеческую часть жизни, и теперь вот так отказываешься, - и уже понимающе склоненная голова набок. – Впрочем... Мы подберем тебе имя, достойное имя.
- Мне все равно, - он замер перед дверцей, поднял бровь и выжидающе посмотрел на Графа, отчего тот рассмеялся.
- Ты как всегда очарователен, брат, - с довольной улыбкой Адам распахнул перед ним дверцу, - ты же знаешь, я открою тебе все двери, какими бы они ни были. А по поводу имени - Музыкант, Четырнадцатый, Джу?
- Ладно, - он пожал плечами и улыбнулся в ответ, - вполне сойдет. Только Мане можно…
- Но он уже никогда.
- Да, - Четырнадцатый сел в карету, - он уже никогда, потому что его брат мертв и имя никому не принадлежит.
- Я рад, что ты это понимаешь, - Граф наклонился и легко сжал его руку, - нужно всегда идти вперед, не хватаясь за прошлое.
- Как всегда прав.
- А вот это мне больше нравится, - Адам улыбнулся и легко постучал по стенке кучеру. – Поехали домой.
- Домой, - и внимательный взгляд, который уже прекрасно изучен за время. Это выжидание, ожидание реакции. Так Четырнадцатый смотрел со времени вхождения в Семью: после своих фраз или действий он замирал и с легкой улыбкой наблюдал, оценивая ответ. И Тысячелетнему казалось, что он, как ребенок, который вошел в новый мир и боится нарушить его правила, и поэтому так осторожничает, исследует. Это умиляло, заставляло вытаскивать Музыканта из-за портьер, из своей комнаты, осторожно толкать в спину, выталкивая в общую залу, чтобы он наконец-таки начал потихоньку общаться с Семьей.
Граф улыбнулся: теперь все просто и спокойно, теперь все должно идти по сценарию, потому что это первый раз, когда Четырнадцатый назвал свои истинный дом Домом. Адам прекрасно знал, что этот момент рано или поздно настанет, просто ему иногда казалось, что этого уже никогда не случится. И вот, наконец, все было правильно.
Граф вздохнул, понимая, какой груз он нес на своих плечах.
- Даже не верится, - и вновь изучающий взгляд.
- Во что?
- Что наконец-то ты меня послушался и прекратил все это, - Четырнадцатый перехватил его трость и легонько дотронулся ручкой до края цилиндра Графа. – Всегда говорил тебе, что давить так на себя не стоит. Я на твоей стороне…
У дверей их встретила Род в своей излюбленной манере: внезапно выскочила и прыгнула на шею Графа, заставляя того чуть склониться к земле.
- С возвращением! – а все внимание не Тысячелетнему - все внимание Четырнадцатому, и Граф понимающе улыбнулся.
- А меня? – Музыкант сложил руки на груди, скорчив обиженную мину.
- А тебе – добро пожаловать, - второй рукой Род обняла за шею Четырнадцатого, сделавшего шаг к ним.
- И как поездка? – Род еще раз покрутилась у зеркала, оценивая очередное бальное платье.
- Лучше не бывает, - рассеянно откликнулся Граф, полностью уйдя в выбор новой трости: его прежнюю Музыкант так и не отдал, сказав, что она ему не нравится.
Отпихивая ворох коробок, молчаливым жестом приказывая прислуге все убрать, Греза подскочила к Тысячелетнему и уселась на подлокотник.
- Гра~аф, - Род покачала головой, отбрасывая трости, - это нечестно, я ведь могу и обидеться! Ну, ладно, поначалу все свое время ты посвящал Джу, но сейча~ас? Вот со мной ты ни разу в школу не ездил, разве в больнице приятней?
- Дорогая моя, в больнице нет этих неконтролируемых толп детей.
- Но там есть я! А давай мы и Джу отдадим в школу? Тогда ты будешь возить нас обоих, нам будет та~ак весело, - мечтательно протянула Род.
- Джу несколько вырос из школьного возраста, не находишь?
- А я значит, все еще нет, да? – Греза нахмурилась, - Он, между прочим, меня младше.
- Младше.
- До сих пор странно.
Граф кивнул, вспоминая, как долгие месяцы никто не мог понять, какая сила зовет их по ночам, словно оживляя музыкальные инструменты, заставляя их по нотам перебирать странные неизвестные мелодии. После пары таких ночных концертов все вещи, способные издавать какой-либо музыкальный звук, были совместно выдворены за пределы поместья, осталось лишь белое старинное пианино, на которое просто не поднялась рука, - Граф лично с помощью Грезы доставил его в Ковчег, где запер в пустой комнате. Но и это не избавило их от тихих напевов по ночам, пока однажды Род не примчалась в спальню Тысячелетнего, смеясь, плача и шепча о том, что Память пытается пробиться в мир через еще одно свое воплощение. Это стало шокирующей новостью: с прихода в этот мир Апостолов Ноя их всегда было тринадцать и ничто не предвещало, что однажды это может измениться. Но сомневаться не приходилось: Род лучше всех чувствовала Семью, и если она сказала, что рождается новый Апостол, то так и было, хотя остальные не могли нащупать в своем создании ниточек Памяти, ведущих к новому брату. Правда, обескураженность фактом и невероятное любопытство сменило понимание – так надо. Поэтому когда Тысячелетний впервые перешагнул через порог поместья вместе с растерянным подростком, члены Семьи лишь приветственно кивнули, ничем не выдавая желание поставить мальчишку в центре комнаты и осмотреть, пытаясь найти ответ на один единственный вопрос: почему никто его до сих пор не чувствует…
- Так как поездка?
- Знаешь, когда я предполагал, что Ману Уолкера убивать не стоит из-за того, что его жизнь может оказаться нам полезной в плане управления нашим непонятным братом, я и не думал, что однажды он сам толкнет его к нам.
- Люди, - Греза пожимает плечами, - они все такие: только и могут кричать на каждом углу о своих семейных связях и принятии человеческой натуры. Что ты хочешь сделать с ним сейчас?
- Мне безразлична его жизнь. А для Джу он теперь вроде домашней зверушки. Пусть сам решает судьбу Маны, он уже взрослый мальчик, чтобы сделать правильный выбор.
- Только вот мне нравилось имя Аллен.
***
- Однажды я научу тебя все-таки заботиться о своем здоровье, - его плотнее закутали в пальто. Оно кажется таким большим, что можно дважды завернуться. С усмешкой Музыкант посмотрел в глаза своего человеческого брата. Мана лишь вздохнул и молча продолжил укутывать Четырнадцатого: того все еще знобило, но он даже не думал сохранить хотя бы остатки тепла.
- Тебе нужно согреться, - вздох, - наверное, даже такие, как ты, могут болеть.
- Нет, Мана. Такие, как я, не болеют. Это все бесполезные и хрупкие тела. Ни на что негодные человеческие оболочки.
Четырнадцатый знал, что это слишком больная тема, что Мана каждый раз содрогался, когда смотрел на него, потому что все прекрасно знал. За эти несколько лет после того дня, которым все закончилось и началось, одно осталось неизменным – их больше не существовало, зато освободившиеся места на сцене заняли Четырнадцатый и Клоун.
Мана достиг мастерства в искусстве притворства и игры на публику счастливого и развеселого себя, который ждет возвращения непутевого брата. Только вот нет ни младшего брата, ни места, куда можно вернуться, а теперь есть все шансы лишиться и самой возможности возвращения.
- Что бы там ни было, тебе будет неприятно. Ты же можешь чувствовать боль? Значит, и от простуды будешь мучиться. Не спорь – я старший.
И Музыкант иронично поднимает бровь:
- Старший?
- Старший, - Мана кивнул и сел рядом, все еще разглаживая складки, сдерживаясь, чтобы не обнять.
- И зачем ты это сделал?
- Потому что мы - семья, - усталая улыбка и вытащенное из кармана помятое яблоко, - я скучал, а ты даже не хотел со мной разговаривать, не хотел объяснить мне, что произошло тогда.
- Семья? У людей это просто номинальное обозначение…
- И опять ошибка. Ты забыл. А… Нои хоть и столь могущественны, но как дети, которые живут в собственном мире, не признавая всех граней этого мира, - Мана вытер платком яблоко и протянул брату.
Музыкант покачал головой:
- Могу и обойтись.
- Ты – да, тело – нет.
- Это действительно было ошибкой, - поджатые губы и осторожно вытянутая чуть дрожащая рука из-под плаща. – Все Нои появляются на свет в телах без человеческих связей. Так было всегда. Если связи и были, то они разрывались с помощью убийства. Сразу же, без раздумий. А я был ошибкой. Я действительно неправильный. Мелодия была права.
Мана лишь покачал головой, позволяя себе лишь сжать руку Четырнадцатого, на что тот недовольно нахмурился, - после того, как все изменилось, он возненавидел любые прикосновения к себе.
- Считаешь, что совершил ошибку, не убив меня?
- Абсолютно верно, – Музыкант вздохнул и чуть поморщился, яблоко слишком медовое: привычки совсем изменились, и сладкое вместе с яблоками теперь было записано в нелюбимые вещи.
- Ной появляется вне каких-либо связей, они лишь тянут его назад, хватаясь за человеческую сущность, которая должна умереть. Твоя жизнь – ошибка, а Граф мне до сих пор так и не рассказал, почему не убил тебя тогда.
Мана вздыхает:
- Но все это не так и важно. Сколько бы ты не протестовал, но ты все еще человек, иначе зачем, зачем все это?
Музыкант вложил яблоко в руки Маны:
- Все уже не важно, а вот твой поступок глуп. Думаешь, тебе получилось обмануть Графа? Он просто отпустил тебя ради забавы. Он найдет нас. Рано или поздно, когда ему надоест.
- Я все равно тебя спасу, ты - человек, Аллен.
- Человек? Аллен? Когда это было?
- Очень давно, поверь мне, брат, - ласковый голос Графа, как будто приглашающий выпить чашечку чая, и руки Маны, вцепившиеся в его ладони.
- Быстро ты, я даже не успел соскучиться, - палец за пальцем Четырнадцатый разгибает хватку Уолкера и устало вздыхает.
- Я не могу заставлять своего любимого и драгоценного брата ждать. – Граф подходит и протягивает руку, помогая подняться.
- Благодарю, ты как всегда любезен.
- Тебе не идет это пальто, определенно. Мне печально, что ты так намучился без домашнего уюта.
- Не стоит беспокойства, право, - Музыкант выпрямляется и отряхивается, краем глаза, наблюдая, как Род что-то шепчет Мане на ухо.
- Ну что ты, разве я могу не беспокоиться за тебя? – Граф протягивает руку и осторожно проводит по слегка отросшим волосам. – Никогда не стриги их больше, тебе так лучше.
- Я запомню твой совет.
- Джу, как же мне печально, что я не досмотрел за тобой, очень печально, - и Граф гладит его по щеке, крепче перехватывая в другой руке меч. – Мне очень жаль.
- Не могу сказать того же, прости, но ты же знаешь, что я всегда был честен с тобой.
- Да, и я всегда был благодарен тебе за это, мой дорогой брат.
А в ответ Музыкант лишь улыбается, понимая, что сейчас его кошмар закончится, и впервые за все свое существование он не будет видеть снов, только где-то на задворках сознания горчит грустью: никто не защитит Ману от первого в его жизни кошмара. И он шепчет вслед за Графом:
- Боли больше не будет, ты не заметишь утраты.
***
- Так все-таки: кто ты такой?
- Я же сказал: я здесь на побегушках, у такого, как я, не может быть имени.
- Неправда, у всех есть имена.
- Нет, - и ребенок упрямо продолжает делать вид, что не ревет.
Клоун понимающе улыбается:
- Хочешь, я назову тебя?
- Да мне без разницы, ничего это не поменяет.
- Тем более. Как тебе имя Аллен?
- С ума сошел, да? Назвать как этого пса! – и снова рев пробивается сквозь жалкие попытки успокоиться.
- Но ведь это ничего не поменяет, сам же сказал, - улыбка и протянутый платок.
- Все равно, пусть будет Аллен, - и внезапное рукопожатие.
- Все равно, - эхом, Клоун улыбается, - значит, все равно, - он не отдает платок, а сам вытирает застывшему от удивления ребенку слезы. – Аллен, пойдем со мной? Все же равно…
Клоун встает и протягивает руку в ожидании принятия этого жеста и начала нового сна.
Название: Страшный сон
Фандом: D.Gray-man
Жанр: джен, ангст, deathfic
Рейтинг: PG - 13
Персонажи: Мана Уолкер, Четырнадцатый, Тысячелетний Граф.
Дисклеймер: Все права на D.Gray-man принадлежат Хосино Кацуре.
Предупреждения: смерть персонажей, АУ (написано задолго до выхода 198 главы), ОМП и ОЖП мельком.
Размер: 4 918 слов
Примечание автора:
* написано для Lios Alfary по заявке Мана | 14й "Боли не будет, ведь ты сам не заметишь утраты" ©
* Только автор от песни в его восприятии не оставил и камня на камне.
* Плюс - сам ключ несколько изменен.
* Таймлайн - пре-канон
* Допущение: поскольку мы пока можем только догадываться об имени Четырнадцатого - его человеческом имени, - здесь он носит имя Аллен. Некоторое объяснение в конце.
* В начале повествования Аллену - 14 лет, Мане - 16.
Размещение: запрещено.
читать дальшеЯблоки были свежими, сочными и очень ароматными. Он улыбался, прижимая к себе маленький пакет с фруктами, и радовался, что сможет сделать приятное брату. Определенно - отличный день. Сегодня не так много требовалось его помощи в школе, только дети, охваченные предчувствием весны, вели себя беспокойнее обычного. И ему часто приходилось делать замечания. А в остальном все было прекрасно. На совете директор школы, мистер Кортман, оказал ему большое доверие, сказав, что через год, при условии дальнейшего успеха, он сможет получить стипендию на обучение, а пока круг его обязанностей будет несколько расширен, что означало хоть и небольшое, но все же повышение заработка. Все это не могло не радовать особенно сейчас, когда брат приболел. Мана нахмурился: надо было все-таки не слушать возражений младшего и вызвать врача, мало ли лихорадок сейчас бродит? Спустя пару шагов он решил, что завтра все же, если улучшения не будет, он осторожно попросит совета, иначе любое другое действие в этом направлении брат сочтет излишней опекой, на которую и так постоянно жаловался. Он был многим недоволен в последнее время и все чаще запирался в своей комнате, уходя от разговоров. А Мана списывал все это на возраст: в конце концов, ему было всего лишь 14, после гибели их родителей прошло совсем немного времени, и он по-прежнему отказывался разговаривать о прошлом, а вот теперь внезапно еще и загорелся музыкой.
Они принадлежали к среднему классу и получили обычное для детей таких семей образование, в которое их родители постарались вложить больше практических навыков, чем творческого развития. Так что заявление брата, что на день рождение он хочет какое-нибудь старенькое подержанное пианино, стало неожиданностью. Впрочем, Мана был рад. После смерти родителей это был первый радостный вечер в их новой маленькой квартирке. И сейчас, прижимая пакет с яблоками к груди, Мана подсчитывал, во сколько ему может обойтись просьба брата и его лечение. Результаты были не очень обнадеживающими, но если принять благосклонное предложение Джонсонов по подготовке их детей к школе, то вполне можно оплатить все. Только для этого придется оставить Аллена одного, потому что Джонсоны настаивали на том, чтобы гувернер жил с ними в одном доме, а брата с собой Мана не мог взять, хотя и очень хотел: поместье было загородным, а чистый воздух никогда не был вреден для здоровья.
Так еще за пару шагов было принято решение, что придется попросить присмотреть за Алленом их соседку; она хоть и очень болтливая женщина, новсегда хорошо к ним относилась. Правда, нужно все будет сделать так, чтобы брат не понял, иначе опять будет гордо заявлять, что уже вполне взрослый, чтобы жить один и справляться со всем в одиночку. Но никогда эти слова дальше гордых подростковых заявлений не заходили. Аллен был потрясающее непрактичен в жизни: забыть о еде или отдать последнее стае собак, перепугавших всю улицу, для него было обыкновенным делом.
- Я вернулся, - в тишину. И лишь легкий шорох за ширмой говорил о том, что брат все-таки дома. – И я принес кое-что из твоего любимого.
Мана нахмурился: опять окно было весь день закрыто и в комнате стояла духота.
- Не открывай, я люблю тепло, - предугадали его действия за перегородкой.
- Тебе, как и любому человеку, нужен свежий воздух, не спорь.
- С тобой это бесполезно, - вздох и шуршание бумаги, - только не отдергивай…
Но поздно - Мана убрал занавеску и строго посмотрел на этого больного: нетронутые лекарства на столе, ворох бумаг, пролитые чернила и, естественно, недоеденный завтрак.
- Представляешь, в академии музыки на следующей неделе состоится первый открытый концерт, такого никогда раньше не было. Но, говорят, что объявился какой-то меценат, который может оплатить все обучение понравившегося ему ученика, - поджатые губы и печальный взгляд, как и невысказанное продолжение: в доме до сих пор нет музыкальных инструментов.
- Твое пристрастие к музыке слишком внезапно, Аллен, ты же все прекрасно знаешь.
- Как и всегда. Все внезапно.
- Ну, что ты от меня хочешь, - хмурясь, Мана начал аккуратно расчищать столик. – Когда тебе было тринадцать, ты ответственно заявил, что всю жизнь потратишь на естественные науки, за неделю заставил родителей потратиться на гувернера, а через пару месяцев вышвырнул все книги и колбы в окно. Уже через пару недель ты таким же уверенным тоном заявлял, что намереваешься стать инженером и всю будущую жизнь будешь строить корабли, а буквально через полгода ты просто сбежал от дядюшки Саймона, который по доброте взял тебя к себе, дабы показать все стороны корабельной жизни. Именно с тех пор, если не помнишь, ты так же ответственно заявляешь, что предпочитаешь воздушные шары. Ах, да, - Мана улыбается, у него не получается отчитывать Аллена за эти его мимолетные страстные увлечения, слишком много теплого, солнечного с ними связано, - было еще желание совершить кругосветное путешествие, стать артистом, врачом. Мне продолжать?
Аллен вздохнул и приготовился выдать тираду «Все равно сейчас я хочу и буду заниматься музыкой», но не успел, - Мана подсунул стакан с водой и какой-то порошок.
- Иногда мне кажется, что ты хочешь отравить меня.
- Странная мысль.
- От принятия лекарств в таком количестве долго не живут, - Аллен морщится от кислого вкуса, но тут же перед его носом возникает яблоко. – Но мне всегда нравились твои аргументы. Убедительно.
Довольный хруст послужил знаком начала хорошего домашнего вечера. Мана был единственным в семье, кто мог переубедить Аллена, настояв на своем.
- Но пианино все-таки себе хочу.
А Аллен был тем единственным, считающим, что последнее слово должно быть за ним. Всегда.
Поэтому ничего не было удивительного в том, что однажды Мана застал вместо брата беспорядок: шкаф был полностью разорен, одежда разбросана по всей квартире, будто Аллен долго не мог решить, что же ему надеть, и бродил то с одной вещью, то с другой по комнатам, и, по всей видимости, одновременно он пытался найти что-то и среди бумаг, устилая пол листами из тетрадей. И, естественно, никакой записки. Мана устало прислонился к двери; в этом весь его брат, и просто приходится смириться, что он может уйти на некоторое время, а потом неожиданно вернуться после очередного погружения в увлечение, ничего не объясняя. Это волновало, беспокоило, но любые просьбы хотя бы оставлять записку натыкались на непонимание.
В этот раз Аллен вернулся через пару недель. В пустой квартире его ждало пианино, уже начавшийся засыхать именинный пирог и записка от Маны, что тот уехал на месяц к Джонсонам.
***
Через месяц
- Ты опять забыл поесть. – Мана настойчиво пододвинул тарелку, проигнорировав, что Аллен что-то старательно писал.
Тот только кивнул и продолжил выводить непонятные символы.
- Что это? – Мана поднес к глазам один лист. – Не говори, что ты увлекся археологией или шифрами.
- Нет, - руки у Аллена дрожали, и он только плотнее прижимал их к бумагам, так, что невысохшие чернила отпечатались и на коже, оставив разводы на листах. – Это маска.
- Маска?
Аллен кивнул и попытался сгрести листы.
- Я пытаюсь завязать ей глаза.
- Аллен, что происходит? Что случилось за этот месяц, пока меня не было? – Мана хотел было присесть рядом, чтобы заглянуть в глаза брату, но тот не дал ему такой возможности, обняв за талию и уткнувшись носом в солнечное сплетение, вцепившись в рубашку.
- Ты меня оставил, а она изменилась, стала совсем другой.
- Аллен?
- Раньше она играла, раньше она делала меня счастливым, а теперь все изменилось. Она написана и жива. И теперь хочет переписать меня - я неправильный. Мана, - Аллен сильнее сжал его рубашку, - если я ей завяжу глаза, она же меня не найдет? Ты ведь никогда меня не находил, когда мы играли в прятки, помнишь? Там, в доме бабушке, мы играли, и ты никогда-никогда не мог меня почувствовать. Если я завяжу ей глаза, она ведь - тоже?
Мана только сильнее обнял брата и погладил его по голове:
- Ты просто слишком погрузился в свое увлечение музыкой, Аллен. И за этот месяц даже ни разу не вышел из дому, если бы не миссис Баркли, ты бы и не ел. Так что давай сейчас ты оставишь все это и поспишь, а потом мы прогуляемся по бульвару.
- Она приходит во сне.
- А вот я сейчас сделаю тебе чай, и ты будешь так крепко спать, что никто тебя не побеспокоит.
- Совсем-совсем?
- Да, – Мана улыбнулся: словно в старые времена, когда он успокаивал брата после его ночных кошмаров.
- Хм, - Аллен посмотрел вверх, уже отцепившись от Маны, - совсем-совсем – не значит ли это наличие в чае мышьяка?
- Ну, что ты, мышьяк - невкусный. Стал бы я тебя кормить такой гадостью.
- Тогда считай, что я спокоен, – Аллен забрался на стул с ногами, - только спать я буду в твоей комнате. К тебе никогда кошмары не приходят.
- Ладно, ладно, - усмехнулся Мана: тоже история с детства, когда брат из-за плохих снов всегда прибегал к нему, а не к родителям, утверждая, что у старшего совершенно нет никакой фантазии, а, значит, кошмары его боятся. Нередко в такие ночи Мане приходилось уходить спать на кровать Аллена, ибо тот пинался и спихивал его на пол. Потом, наутро, были бурные обсуждения на тему обмена мебелью, комнатами, но младший настаивал на своем, утверждая, что как бы они не менялись кроватями, как бы не переезжали, все равно кошмары будут приходить к нему, а не к Мане.
- Это было плохо с твоей стороны – оставить меня одного на месяц. Миссис Баркли – та еще болтушка, и она постоянно просила меня сыграть что-нибудь. Мана…
- Да?
- Мана, давай выкинем пианино. Я больше не хочу заниматься музыкой.
- А~аллен… - Мана со вздохом поставил чашку перед братом, - уверен, что больше не хочешь?
- Да, я чем-нибудь другим увлекусь. А музыка... она страшная. Я хочу завязать ей глаза.
- Все, не вспоминай об этом. Выпей чай и спать, а потом погуляем.
- Ладно, ты у нас умный в семье. Только убери его.
- Хорошо, я узнаю, кто хочет купить себе пианино.
***
Завернувшись в одеяло Маны, Аллен свернулся в клубок. Весь этот месяц без брата он провел в его комнате, но, кажется, теперь, чем дальше было их детство, тем сложнее стало убегать от кошмаров за спину старшего. Все это время он был тут, только приходы миссис Баркли заставляли его осторожно пробираться в коридор, стараясь не смотреть на пианино, и улыбаться, строя из себя чересчур увлеченного ребенка. Во второй раз - в тот бесконечный час - он не выдержал и под глупым предлогом попросил помочь ему накрыть инструмент. Когда Мана вернулся, то удивился, почему пианино вдруг оказалось не только, так сказать, спрятанным от глаз, но еще и слегка покрытым пылью. А Аллен сжимался сильнее в углу и боялся ответить, что он не только ни разу не подходил к пианино, но даже не открывал учебники. Все за этот месяц показалось таким лишним и неправильным: той музыке, к которой он когда-то тянулся, нельзя было научиться, ее понимание должно было прийти само. И Аллен ждал этого, а потом испугался, потому что когда она пришла к нему той колыбельной, от нее веяло холодом и силой, спокойной, вечной, всезнающей. А музыка, звуча в голове каждый день, просила лишь быть вместе всегда, просила стать учителем, просила разрешить ей сделать самый ценный подарок, который может быть преподнесен человеку, – истинные знания о мире и сущности вещей. А Аллену было очень холодно, и он плотнее укутывался по ночам в одеяло, мечтая найти в себе силы, дабы зажечь свечу. Но все, что он мог, - это повторять: «Не надо. Я не хочу». И по-прежнему было очень-очень холодно: сводило руки, ноги, - все казалось застывшим во льду, а мелодия просила и просила, не оставляя ничего, кроме своих слов, заставляя забыть даже о желании зажечь свечу.
- Ма~ана, Ма~ана, - всхлип из-под одеяла.
- Ну, что такое? – и брат аккуратно стащил одеяло, чтобы внимательно посмотреть на лицо Аллена.
- Не уходи, ладно? Неужели сегодня тебе обязательно помогать в школе? У нас ведь еще остались родительские деньги, ведь остались же?
Мана лишь обнял брата вместе с одеялом и погладил по голове:
- Но мне все равно нужно будет спуститься вниз, чтобы отправить сообщение с посыльным.
- Тогда я с тобой, – Аллен поспешно выкарабкался из-под одеяла и схватился за руку старшего, - я с тобой пойду.
Мана покачал головой: брат похудел, осунулся так, что глаза стали казаться слишком большими; ему было постоянно холодно - губы стали слегка синеватыми; кожа - слишком бледной, но это ещё и потому, что за последнее время Аллен ни разу не выходил на улицу; от недосыпа образовались синяки под глазами, и зрачки постоянно казались расширенными; сами глаза как будто начали терять цвет: было такое ощущение, что прежний цвет стал служить маской, скрывающей что-то совсем новое и непонятное в своей глубине.
- Я рад, что ты хоть таким образом согласился выйти из квартиры, но тебя нужно привести в порядок, – Мана улыбнулся и погладил брата по щеке.- Вдруг ты согласишься немного прогуляться со мной – на улице чудесный летний день.
- Просто с тобой.
Аллен послушно пошел за ним ванную, где, по-прежнему не отпуская руки брата, позволил себя привести в порядок.
Впервые за пару месяцев они даже немного прогулялись, впервые показалось, что все будет хорошо, - уже на обратном пути Аллен вдруг улыбнулся и потребовал себе леденец. А уже через несколько часов мальчишка, разносящий сообщения, принес внезапный ответ из школы: там сегодня адрес Уолкеров дали коллекционеру музыкального антиквариата, что очень заинтересовался предложением Маны.
***
Мана давно хотел обратиться к врачу, но не знал, к кому из знакомых можно подойти с такой просьбой. Дядюшка Саймон скоропостижно скончался, а тетушка, отказавшись иметь какое-либо с ними дело, уехала в другую страну, попросив в своем письме без обратного адреса навсегда забыть, что они когда-то были в их жизни. Мана не стал ничего говорить Аллену, соврав, что их любезные родственники наконец-таки решили пожить для себя и отправиться в путешествие, которое так долго планировали. А после этого вопрос о помощи вновь замаячил перед ним: кому можно показать Аллена без того, чтоб его не забрали в дом для душевнобольных, - чего стоили одни рассказы о той единственной мелодии, что он написал, а потом «завязал глаза», хотя Мане больше казалось, что это просто какой-то шифр, какая-то игра, возможно, даже бессмысленная. Он и сам начал сомневаться в здравом рассудке Аллена, который перестал спать по ночам, потому что «мелодия в эти часы особенно сильна, и он забывает зажечь свечу, а днем солнечный свет хоть немного помогает ему помнить». Когда брат рассказывал об этом, Мана мог только обнимать его, стараясь хоть как-то поддержать младшего, мысленно, наверное, в первый раз, обращаясь к богу с заветным «Не мне - брату…». И так всю ночь.
А наутро, когда Аллен забывался во сне, Мана осторожно уходил в школу, прося миссис Баркли приглядывать за их квартирой.
И, в очередной такой раз, по возвращении, соседка, ожидавшая его на лестничной площадке, улыбнулась:
- Молодой человек, а у вас тут такой очаровательный гость. В ожидании вас я угостила его чаем, Аллена мы не стали тревожить.
- Благодарю, - Мана вздохнул с облегчением, - но кто?
- О, это по поводу пианино. Очаровательному господину просто не терпится его посмотреть, так что он решил дождаться вас, - миссис Баркли скрылась за дверью своей квартиры, - сейчас я позову…
Мана прислонился к стене, стараясь подавить в себе беспокойство: лишь бы Аллен не проснулся, - он не хотел, чтобы кто-то видел его брата, последствия могли бы быть слишком пугающими.
- Добрый день, - любезная улыбка и протянутая рука.
- А… Добрый день. Прошу прощения, я немного устал.
- Понимаю. Я - коллекционер, можете называть меня Адамом или же по титулу - Графом, теша мое тщеславие, - и усмешка в карих глазах.
- Мана Уолкер, но вам уже сказали, наверное. Проходите, - распахнутая дверь и сжавшаяся пружина внутри с мольбой к небесам, чтобы Аллен вел себя тихо.
- Спасибо. Мне не терпится увидеть ваш инструмент, вы даже не представляете, какие сокровища можно найти среди подобных старых вещей.
- Да, наверное, - Мана неуверенно улыбнулся и стащил ткань с пианино.
- Как интересно, - Граф осторожно провел пальцами по крышке, - а почему вы его продаете?
- На нем никто не играет, пусть служит людям, которые хотят заниматься музыкой, – Мана сжал ткань в руках и покосился на дверь своей комнаты.
- Да, вы правы, совершенно правы, - и коллекционер внимательно посмотрел на Уолкера, - простите меня, но, кажется, вы чем-то встревожены.
- Не стоит, право. Это так…
- Знаете, я много общаюсь с людьми и могу поспорить на все мое состояние, что вы очень взволнованны, а то, как вы коситесь в сторону вот той двери, не может не наводить на мысли.
Мана вздрогнул и опустил взгляд на свои ботинки, - слишком знающим и понимающим был тон Графа.
- Право, не стоит. Мой брат немного болен…
- Болен? – и Граф резко подался вперед, - вы вызывали врача? Хотя, - беглый осмотр помещения, - я разбираюсь в медицине, вы позволите осмотреть?
- Нет, не стоит, - Мана вздрогнул и встал на пути к комнате, - я… я вызвал врача, он должен прийти ближе к вечеру.
- Молодой человек, - понимающая улыбка и рука на плече, - я все понимаю. Давайте я просто посмотрю, ведь никому не будет от этого хуже.
И уже через некоторое мгновение Мана понял, что Граф находится в комнате, а он словно во сне стоит под дверью, не понимая, как он пустил совершенно незнакомого человека к брату.
- Мальчик мой, как же мы долго ждали, - ласковым, таким домашним тоном донеслись слова из комнаты.
Но ноги отказались идти дальше, и единственное, что он мог видеть, - это рука на лбу Аллена.
- Род, - уже более повелительно и властно.
- Ему не будет больно, - понимающе, успокаивающе.
Девочка берет его за руку.
- И тебе не будет больно. Никаких утрат.
***
Пять из семи. Все, кроме понедельника и четверга, когда по предварительной договоренности из-за непонятных процедур, состоящих сплошь из трудных сочетаний привычных букв, человек не способен осознавать себя человеком. По крайней мере, так говорили с очень умным и соболезнующим видом. А он, по крайней мере, мог только соглашаться и пытаться понять, как так случилось. Пять из семи - по часам бдительной и такой незаметной медсестры, всегда остающейся на шатком стульчике возле двери.
- Скоро ты выйдешь отсюда.
- А зачем?
- Мы же семья, будем вновь жить вместе
- Больше никого нет.
- Ну, как же? – ласковое поглаживание по щеке. – Мы есть, есть Мана и Аллен.
- Аллена больше нет.
- А кто же я?
- Не Аллен.
- Прошу прощения, господин, но Ваше время истекло.
У выхода его ждала карета и Граф, задумчиво рассматривающий небо.
- Аллен, - и как всегда теплая улыбка, словно его долго не было.
- Не называй меня так больше, - и легкое передергивание плечами вкупе с капризно поджатыми губами.
- Мой дорогой брат, отчего такие резкие перемены? Ты так любил свое имя, так любил свою человеческую часть жизни, и теперь вот так отказываешься, - и уже понимающе склоненная голова набок. – Впрочем... Мы подберем тебе имя, достойное имя.
- Мне все равно, - он замер перед дверцей, поднял бровь и выжидающе посмотрел на Графа, отчего тот рассмеялся.
- Ты как всегда очарователен, брат, - с довольной улыбкой Адам распахнул перед ним дверцу, - ты же знаешь, я открою тебе все двери, какими бы они ни были. А по поводу имени - Музыкант, Четырнадцатый, Джу?
- Ладно, - он пожал плечами и улыбнулся в ответ, - вполне сойдет. Только Мане можно…
- Но он уже никогда.
- Да, - Четырнадцатый сел в карету, - он уже никогда, потому что его брат мертв и имя никому не принадлежит.
- Я рад, что ты это понимаешь, - Граф наклонился и легко сжал его руку, - нужно всегда идти вперед, не хватаясь за прошлое.
- Как всегда прав.
- А вот это мне больше нравится, - Адам улыбнулся и легко постучал по стенке кучеру. – Поехали домой.
- Домой, - и внимательный взгляд, который уже прекрасно изучен за время. Это выжидание, ожидание реакции. Так Четырнадцатый смотрел со времени вхождения в Семью: после своих фраз или действий он замирал и с легкой улыбкой наблюдал, оценивая ответ. И Тысячелетнему казалось, что он, как ребенок, который вошел в новый мир и боится нарушить его правила, и поэтому так осторожничает, исследует. Это умиляло, заставляло вытаскивать Музыканта из-за портьер, из своей комнаты, осторожно толкать в спину, выталкивая в общую залу, чтобы он наконец-таки начал потихоньку общаться с Семьей.
Граф улыбнулся: теперь все просто и спокойно, теперь все должно идти по сценарию, потому что это первый раз, когда Четырнадцатый назвал свои истинный дом Домом. Адам прекрасно знал, что этот момент рано или поздно настанет, просто ему иногда казалось, что этого уже никогда не случится. И вот, наконец, все было правильно.
Граф вздохнул, понимая, какой груз он нес на своих плечах.
- Даже не верится, - и вновь изучающий взгляд.
- Во что?
- Что наконец-то ты меня послушался и прекратил все это, - Четырнадцатый перехватил его трость и легонько дотронулся ручкой до края цилиндра Графа. – Всегда говорил тебе, что давить так на себя не стоит. Я на твоей стороне…
У дверей их встретила Род в своей излюбленной манере: внезапно выскочила и прыгнула на шею Графа, заставляя того чуть склониться к земле.
- С возвращением! – а все внимание не Тысячелетнему - все внимание Четырнадцатому, и Граф понимающе улыбнулся.
- А меня? – Музыкант сложил руки на груди, скорчив обиженную мину.
- А тебе – добро пожаловать, - второй рукой Род обняла за шею Четырнадцатого, сделавшего шаг к ним.
- И как поездка? – Род еще раз покрутилась у зеркала, оценивая очередное бальное платье.
- Лучше не бывает, - рассеянно откликнулся Граф, полностью уйдя в выбор новой трости: его прежнюю Музыкант так и не отдал, сказав, что она ему не нравится.
Отпихивая ворох коробок, молчаливым жестом приказывая прислуге все убрать, Греза подскочила к Тысячелетнему и уселась на подлокотник.
- Гра~аф, - Род покачала головой, отбрасывая трости, - это нечестно, я ведь могу и обидеться! Ну, ладно, поначалу все свое время ты посвящал Джу, но сейча~ас? Вот со мной ты ни разу в школу не ездил, разве в больнице приятней?
- Дорогая моя, в больнице нет этих неконтролируемых толп детей.
- Но там есть я! А давай мы и Джу отдадим в школу? Тогда ты будешь возить нас обоих, нам будет та~ак весело, - мечтательно протянула Род.
- Джу несколько вырос из школьного возраста, не находишь?
- А я значит, все еще нет, да? – Греза нахмурилась, - Он, между прочим, меня младше.
- Младше.
- До сих пор странно.
Граф кивнул, вспоминая, как долгие месяцы никто не мог понять, какая сила зовет их по ночам, словно оживляя музыкальные инструменты, заставляя их по нотам перебирать странные неизвестные мелодии. После пары таких ночных концертов все вещи, способные издавать какой-либо музыкальный звук, были совместно выдворены за пределы поместья, осталось лишь белое старинное пианино, на которое просто не поднялась рука, - Граф лично с помощью Грезы доставил его в Ковчег, где запер в пустой комнате. Но и это не избавило их от тихих напевов по ночам, пока однажды Род не примчалась в спальню Тысячелетнего, смеясь, плача и шепча о том, что Память пытается пробиться в мир через еще одно свое воплощение. Это стало шокирующей новостью: с прихода в этот мир Апостолов Ноя их всегда было тринадцать и ничто не предвещало, что однажды это может измениться. Но сомневаться не приходилось: Род лучше всех чувствовала Семью, и если она сказала, что рождается новый Апостол, то так и было, хотя остальные не могли нащупать в своем создании ниточек Памяти, ведущих к новому брату. Правда, обескураженность фактом и невероятное любопытство сменило понимание – так надо. Поэтому когда Тысячелетний впервые перешагнул через порог поместья вместе с растерянным подростком, члены Семьи лишь приветственно кивнули, ничем не выдавая желание поставить мальчишку в центре комнаты и осмотреть, пытаясь найти ответ на один единственный вопрос: почему никто его до сих пор не чувствует…
- Так как поездка?
- Знаешь, когда я предполагал, что Ману Уолкера убивать не стоит из-за того, что его жизнь может оказаться нам полезной в плане управления нашим непонятным братом, я и не думал, что однажды он сам толкнет его к нам.
- Люди, - Греза пожимает плечами, - они все такие: только и могут кричать на каждом углу о своих семейных связях и принятии человеческой натуры. Что ты хочешь сделать с ним сейчас?
- Мне безразлична его жизнь. А для Джу он теперь вроде домашней зверушки. Пусть сам решает судьбу Маны, он уже взрослый мальчик, чтобы сделать правильный выбор.
- Только вот мне нравилось имя Аллен.
***
- Однажды я научу тебя все-таки заботиться о своем здоровье, - его плотнее закутали в пальто. Оно кажется таким большим, что можно дважды завернуться. С усмешкой Музыкант посмотрел в глаза своего человеческого брата. Мана лишь вздохнул и молча продолжил укутывать Четырнадцатого: того все еще знобило, но он даже не думал сохранить хотя бы остатки тепла.
- Тебе нужно согреться, - вздох, - наверное, даже такие, как ты, могут болеть.
- Нет, Мана. Такие, как я, не болеют. Это все бесполезные и хрупкие тела. Ни на что негодные человеческие оболочки.
Четырнадцатый знал, что это слишком больная тема, что Мана каждый раз содрогался, когда смотрел на него, потому что все прекрасно знал. За эти несколько лет после того дня, которым все закончилось и началось, одно осталось неизменным – их больше не существовало, зато освободившиеся места на сцене заняли Четырнадцатый и Клоун.
Мана достиг мастерства в искусстве притворства и игры на публику счастливого и развеселого себя, который ждет возвращения непутевого брата. Только вот нет ни младшего брата, ни места, куда можно вернуться, а теперь есть все шансы лишиться и самой возможности возвращения.
- Что бы там ни было, тебе будет неприятно. Ты же можешь чувствовать боль? Значит, и от простуды будешь мучиться. Не спорь – я старший.
И Музыкант иронично поднимает бровь:
- Старший?
- Старший, - Мана кивнул и сел рядом, все еще разглаживая складки, сдерживаясь, чтобы не обнять.
- И зачем ты это сделал?
- Потому что мы - семья, - усталая улыбка и вытащенное из кармана помятое яблоко, - я скучал, а ты даже не хотел со мной разговаривать, не хотел объяснить мне, что произошло тогда.
- Семья? У людей это просто номинальное обозначение…
- И опять ошибка. Ты забыл. А… Нои хоть и столь могущественны, но как дети, которые живут в собственном мире, не признавая всех граней этого мира, - Мана вытер платком яблоко и протянул брату.
Музыкант покачал головой:
- Могу и обойтись.
- Ты – да, тело – нет.
- Это действительно было ошибкой, - поджатые губы и осторожно вытянутая чуть дрожащая рука из-под плаща. – Все Нои появляются на свет в телах без человеческих связей. Так было всегда. Если связи и были, то они разрывались с помощью убийства. Сразу же, без раздумий. А я был ошибкой. Я действительно неправильный. Мелодия была права.
Мана лишь покачал головой, позволяя себе лишь сжать руку Четырнадцатого, на что тот недовольно нахмурился, - после того, как все изменилось, он возненавидел любые прикосновения к себе.
- Считаешь, что совершил ошибку, не убив меня?
- Абсолютно верно, – Музыкант вздохнул и чуть поморщился, яблоко слишком медовое: привычки совсем изменились, и сладкое вместе с яблоками теперь было записано в нелюбимые вещи.
- Ной появляется вне каких-либо связей, они лишь тянут его назад, хватаясь за человеческую сущность, которая должна умереть. Твоя жизнь – ошибка, а Граф мне до сих пор так и не рассказал, почему не убил тебя тогда.
Мана вздыхает:
- Но все это не так и важно. Сколько бы ты не протестовал, но ты все еще человек, иначе зачем, зачем все это?
Музыкант вложил яблоко в руки Маны:
- Все уже не важно, а вот твой поступок глуп. Думаешь, тебе получилось обмануть Графа? Он просто отпустил тебя ради забавы. Он найдет нас. Рано или поздно, когда ему надоест.
- Я все равно тебя спасу, ты - человек, Аллен.
- Человек? Аллен? Когда это было?
- Очень давно, поверь мне, брат, - ласковый голос Графа, как будто приглашающий выпить чашечку чая, и руки Маны, вцепившиеся в его ладони.
- Быстро ты, я даже не успел соскучиться, - палец за пальцем Четырнадцатый разгибает хватку Уолкера и устало вздыхает.
- Я не могу заставлять своего любимого и драгоценного брата ждать. – Граф подходит и протягивает руку, помогая подняться.
- Благодарю, ты как всегда любезен.
- Тебе не идет это пальто, определенно. Мне печально, что ты так намучился без домашнего уюта.
- Не стоит беспокойства, право, - Музыкант выпрямляется и отряхивается, краем глаза, наблюдая, как Род что-то шепчет Мане на ухо.
- Ну что ты, разве я могу не беспокоиться за тебя? – Граф протягивает руку и осторожно проводит по слегка отросшим волосам. – Никогда не стриги их больше, тебе так лучше.
- Я запомню твой совет.
- Джу, как же мне печально, что я не досмотрел за тобой, очень печально, - и Граф гладит его по щеке, крепче перехватывая в другой руке меч. – Мне очень жаль.
- Не могу сказать того же, прости, но ты же знаешь, что я всегда был честен с тобой.
- Да, и я всегда был благодарен тебе за это, мой дорогой брат.
А в ответ Музыкант лишь улыбается, понимая, что сейчас его кошмар закончится, и впервые за все свое существование он не будет видеть снов, только где-то на задворках сознания горчит грустью: никто не защитит Ману от первого в его жизни кошмара. И он шепчет вслед за Графом:
- Боли больше не будет, ты не заметишь утраты.
***
- Так все-таки: кто ты такой?
- Я же сказал: я здесь на побегушках, у такого, как я, не может быть имени.
- Неправда, у всех есть имена.
- Нет, - и ребенок упрямо продолжает делать вид, что не ревет.
Клоун понимающе улыбается:
- Хочешь, я назову тебя?
- Да мне без разницы, ничего это не поменяет.
- Тем более. Как тебе имя Аллен?
- С ума сошел, да? Назвать как этого пса! – и снова рев пробивается сквозь жалкие попытки успокоиться.
- Но ведь это ничего не поменяет, сам же сказал, - улыбка и протянутый платок.
- Все равно, пусть будет Аллен, - и внезапное рукопожатие.
- Все равно, - эхом, Клоун улыбается, - значит, все равно, - он не отдает платок, а сам вытирает застывшему от удивления ребенку слезы. – Аллен, пойдем со мной? Все же равно…
Клоун встает и протягивает руку в ожидании принятия этого жеста и начала нового сна.
@темы: D.Gray-man, фик, мини