[multi-gen]

Название: без названия
Автор: Tigrapolosataya ([e-mail])
Фендом: Метро 2034
Рейтинг: G
Жанр: драма
Краткое содержание: жизнь
Размещение: Хотелось бы знать, где оно будет.



Пашка дождался, пока на станции начали гасить огни. Ну, конечно, совсем их никто никогда не гасил, но приглушали. Палыч какой-то там бегунок сделал, чтобы чуть повернул и вот – вроде ночь на дворе.
Идти было тяжко. На тёмных тюбингах копились капли неласковой воды. Временами ледяные гроздья срывались и тогда шею, лицо, руки обжигало будто искрами. Пашка ругался. Но втягивал голову в поднятый воротник бушлата и снова упрямо топал вперёд. Ругайся, не ругайся, а только-только Нагатинскую миновал – до Серпуховской ещё пилить и пилить.
Дрезина с Севастопольской ушла ещё в обед. Генка, козёл такой, забыл разбудить. Ну, не забыл, а…
…путаясь торопился объяснить:
- Ну, ты такой… и лицо… Ну, видно же, что устал. Я и не стал будить.
Сперва Пашка думал съездить ему в зубы, но потом вдруг увидел Зойку. Кроха жалась к отцу, цепляясь единственной ручкой за полы обтрёпанного пальто. «Баламут, - вздохнул Пашка, - и чё на такого...» Махнул рукой. Зойка лишь благодарно пискнула, когда Пашка протянул ей кусок рафинада. Генка шумно выдохнул. И протянул починенные берцы:
- Я каблук… и вот ещё шнурки тебе новые…
- Спасибо. – А что ты ему ещё скажешь?
И теперь, из-за того, что ночью пришлось отбиваться от чертановских «соседей», а утром ругаться с Кавериной из-за подгоревшей каши, а потом из-за дурака Генки, который не решился вовремя разбудить, приходилось топать ножками. И гадские капли всё норовили попасть за шиворот.
«Ну, приду. А дальше? А чёрт его знает, что дальше-то… Ну скажу: так, мол, и так… Словом за слово – кулаком по столу…» Пашка придирчиво оглядел свои кулачищи. Сбитые костяшки, вечные мозоли – лопаты, а не руки человеческие. Ещё и ноготь на большом пальце слазит. Одно расстройство.
Большая капля прицельно плюхнулась на кончик носа.
- Ну твою ж мать!.. – что-то невидимое в полутьме тоннеля прогундело в ответ. – А!
«…ага, а она мне: А чё уходил-то, а?! А теперь сам пришёл, да? И кто тя звал?..»
Дальше воображение буксовало. Почему-то было стыдно. И очень обидно за себя. Ну разве ж он виноват, что молчуном уродился? И почему это всегда так – чтобы она не сказала, а он всегда виноват? И вроде бы нет за ним никакой вины, а вот виноват и что ей ответить не знает.
На Тульской было дымно. И сыро как-то. Люди смотрели на него с любопытством. Мальчишки завистливо выдыхали в спину:
- Гля какой!
- Ага, как пилон целый…
Пашка степенно обернулся, пацаны сделали вид, что смотрели совсем даже в другую сторону. Он поманил мальчишек к себе. Рафинаду оставалось всего пять кусков. Но Пашка, не колеблясь, вложил по куску в каждую из протянутых ладошек.
Не слушая нестройного:
- Спасиба, дядь! - пошёл дальше.
Чуть красуясь, спрыгнул на рельсы. Неуклюже размахивая руками, прошёл по ним с десяток шагов. И чуть не навернулся, поскользнувшись.
Мысли вернулись к предстоящей встрече: «А я: на платье тебе, вот…» Рука неосознанно потянулась к боковому карману рюкзака. Нестерпимо захотелось ещё раз полюбоваться тёмной зеленью шёлка. Потом вспомнилось, как Генка долго уговаривал Пашенного продать оставшееся от жены наследство, как тщательно заворачивал отрез в старенькую, но чистую тряпицу. Пальцы скользнули по тугому боку клапана.
- И чё ты в такой темени разглядишь? - разговоры с самим собой давно уже стали привычны. – Вот именно. - Рука привычно повисла на ремне «ублюдка».
Около гермы Пашка нагнал челнока:
- Здорово, папаша.
- Здоров буди, сынку. – Челнок скинул с голову островерхий капюшон дождевика. Он оказался молодым парнем и теперь нахально оглядывал Пашку с ног до головы. – Откуда бог дал?
- Хм. А с тылу – старик стариком. Специально?
- Угу. Чтоб не сильно цеплялись на кордонах. Домой?
- Не. В гости. На Серпуховскую.
- И кому же это такое большое счастье привалило?
- А то ты всех знаешь.
- Ну… работа такая. Больше знаешь – навару больше.
- А. К Марье Остапенко.
- А ты ей кто? – поганенькая улыбка скользнула по пухлым губам.
И Пашка отчего-то соврал:
- Брат.
- Брат. С каким спят?
- А ты откуда знаешь?
- А я так тоже такой же брат. От неё как мужик в позапрошлом году удрал, так она… ууух!
Пашка оторопело соображал, не зная как осадить гадёныша. А случайный попутчик понял его замешательство по-своему:
- Зря.
- Что – зря?
- Зря, говорю, ты собираешься мне морду бить. Сегодня она с тобой, завтра со мной…
Пашка остановился. Почему-то сохли губы и отяжелели глаза. «Это от злости».
- Не зря. А за клевету.
- Ну-ну, если тебе станет от этого легче. Да только вся Серпуховская в курсе, - едко выговорил челнок. – Да я и сам не слабак, не погляжу, что ты весь железом обвешан…
Пашка сплюнул и зашагал быстрее. Челнок, придавленный баулом, скоро отстал.
Мысли всё никак не шли из головы: «И ведь чуть не сцепились. Соврал? Но если вся Серпуховская?..» Лестница на перрон была вся в конденсате. И от этого стало ещё хуже.
Два года, как Пашка ушёл с Серпуховской на Севастопольскую, а ничего не изменилось. Даже запахи те же, что и везде – варёной картошки, пелёнок, браги, дыма. Единственным отличаем от Севастопольской было то, что здесь не пахло пороховой кислятиной. «Оно и понятно, что не воюют. Для этого есть мы».
И тут он опять чуть не навернулся. Ох сколько раз ему уже прилетало от отцов-командиров за это, а он так и не научился заправлять шнурки в берцы. И теперь именно этим болтающимся концом он и зацепился за какой-то окованный железом ящик.
На грохот из палатки выглянула женщина:
- Кого носит?
- Я… брат Маши Остапенко.
- Это которой? Машки что ли?
- Да. Вы знаете…
- А. Она на смене. Будет только к утру.
Пашка неловко повернулся, чтобы уйти. Женщина легонько коснулась его плеча:
- Откуда пришёл?
- С Севастопольской.
- Далече. Зайди тогда, подожди её.
Палатка была как у всех: две кровати, стол, табуретка. Одна кровать была застлана тонким байковым одеялом. На второй под двумя стёганными одеялами лежала девочка. Точная мамина копия.
- Бушлат там повесь. Есть будешь?
Пашка помотал головой. Видно же, что хозяева сами голодные.
Женщина взялась за вязание:
- Так ты брат?
- Угу.
- А не похожи.
- И что?
- А так. – Женщина пожала плечиком. – Женат?
- Не.
- Чего?
- Ну… вот попадётся красивая да хозяйственная…
- А чтоб красивая – это обязательно?
- Ну, среди людей же: чтоб не стыдно.
- И чего всегда так: мужичишко – соплёй перешибёшь, а девку ему красавицу надо?
- Так… около красивой и сам лучше.
- Паразиты!.
- Ох уж и паразиты…
Хозяйка поначалу говорила весело, прижмуривая по-кошачьи зелёные с золотой искрой глаза, но вот когда речь об мужиках зашла… Она вдруг отложила вязание и нахмурилась, отвернулась.
- Чего молчишь? На одних женитесь, других любите. К третьим шастаете, как…
- Мама! – девочка приподнялась на локтях. – Не надо!
Пашка неловко отвернулся. На глаза попался детский сапожок.
- Дратва и шило есть?
Большая опухшая и красная с сырого холода рука никак не влезала в сапожок.
Хозяйка усмехнулась:
- Брось. Ведь не умеешь. – И совсем торжествующе добавила: - А тоже «покрасивей да похозяйственней»! Горе луковое.
- Чё, сама шить станешь?
- А кто?
- Да… мужская работа…- И вдруг застеснялся: - А он…
- А его нет. – Девочка повеселела и вынырнула из-под одеял. – Он к другой ушёл. Сказал, что я – не его.
- Дёрнули тебя за язык… - женщина конфузливо и зябко съёжилась.
Девочка сползла под одеяло и забубнила что-то своё обиженное и недовольное.
- Поворчи мне ещё… Из-за тебя сижу уже пятый день дома, пайку урезали…
- А ты чего на ребятёнка вызверилась?
- А тебя спросили? Ты своих заведи да ими и распоряжайся. – В голосе зазвенела обида: - Корми, пои, одевай. А я одна!
В голосе её вдруг прорезались близкие злые слёзы. Пашка стало неловко и он отвернулся. И как всегда не вовремя, вдруг зачесался кончик носа, а от этого стало ещё конфузливей. «Женись, ага – вот и пойдёт снова свара: спор да ругань… А торгаш этот: «Да все знают!»… а небось часто к ней ходит… Нет, не надо было ходить».
- Чё примолк, а? Испугался, да? – неожиданно громко и весело расхохоталась хозяйка.
Пашка несмело растянул свои губищи в улыбке: так много молодого, женского и ласкового проглянуло в ней. «Спросить бы её, а? Ну, сказать начистоту, кто я Машке-то. А? Сказать?..»
- А у Марьи-то…
- Да убёг от неё какой-то, давно уже. Теперь ходят всякие…
- А такой мордастый… на путях видел… не он?
- Челночит? И он, кобелина. А ты не такой штоли будешь? Ну скажи - нет?
- Я… детей люблю, - ни с того ни с сего ляпнул Пашка.
- И Петюнька их тоже любит, - рассмеялась весело, - он вот к Маньке зайдёт, ночует. Потом дальше пойдёт, на Добрынинскую – к жене. А на Боровицкой у него ещё одна есть с двумя мальчишечками…
- Так… вы сами, бабы, и виноваты.
- Чего? С какого такого перепугу-то?
- Ну… знаешь, что женат, гони его!
- Ага, гони. А мы железные, да? Мой вот козёл придёт – и плачет и божится, пойди не поверь. А он уже тискается да гладит… и растаяла, потекла… А я не человек что ли? Да провались! Вот так ему поверишь, а утром последний патрон у тебя на брагу утянет.
- Да! а вы прям ангелы! Чуть отвернулся – скурвилась. А мне может никого, кроме её и не надо.
- Ну да, ну да. Может надо, а может и нет. Нам-то откуда знать? И вообще, у нас век короче.
- Ведьма!
- Сам такой!
- А!..
- Маааам…
- Да, сейчас, – хозяйка вдруг как-то съёжилась, постарела. – Сейчас. Глянь, сапожок-то почти как новенький получился… Вот встанешь, да будешь к учителю бегать. Хорошо ведь? – И просительно закончила: - Не сердись на маму.
- Я не сержусь, мамочка. – Девочка силилась привстать, но силёнок хватало лишь на то, чтобы дотянуться губами до материнской щеки.
А Пашка вспомнил вдруг, что в кармане бушлата ещё со смены остался огрызок колбасы и… да, точно – ещё последний кусок рафинада. «Надо бы угостить…»
И колбаса и рафинад и вправду были в кармане. Только рафинад был весь в каких-то серых крошках. Пашка старательно обдул угощенье от мусора. Подумал, вздохнул и развязал шмотник.
- Ух ты, вот это гость. Вот каждый бы так.
Она выставила тарелку с вареной картошкой, крохотную солонку, проворно ободрала и четвертовала пашкину луковку, тоненько напластовала пашкиного сала.
А сама то и дело жадно заоглядывала могучие Пашкины плечи, заиграла голосом:
- Ой какой…
Пашка перехватил прилипчивые взгляды, добродушно ухмыльнулся:
- Боишься?
Задорно вскинулась тонкая бровь:
- Не наблудила ещё!
Ладошка у девочки была почти прозрачной и очень горячей. Взяв угощение, она быстренько спряталась под одеяло, повозилась там и затихла.
- А сказать что дяде надо?
- Спасибо – вот что! – девочка снова завозилась в уютном тепле.
Женщина покраснела и суетливо схватила чайник:
- Сейчас… чаю…
Что за дрянь была у них вместо чаю Пашка выспрашивать не решился. Только нос сморщил, когда стакан поднял:
- Ну, за встречу, что ли?
- С кем?
- Ты… ты сядь, а? – попросил Пашка. – Сядь.
- А ты хороший. За бутылкой бы с тобой посидеть…
Столик был старым, шатким, наверное когда-то стоял на чьей-то кухне. И очень узким – мягкие хозяйкины колени будто бы случайно коснулись пашкиных. Его бросило в жар от этой неловкой близости. Только сейчас он разглядел мягкие каштановые кудри. Откуда-то из закоулков памяти выскользнуло: «Все рыжие на любовь падкие».
- А как тебя зовут?
- А никак не зовут, я сама прихожу. – Видя пашкино недоумение, ухмыльнулась: - Варенька.
- Варвара?
- Ну, кому Варвара, а кому и Варенька.
- Варенька… да, если бы не Машка, я б тебя так…
- Машка же сестра.
- Ну какая сестра! Попёрся бы я такую даль к сестре. Сама прибежала бы.
- Ага, конечно. Она вон какая. Одни глаза чего стоят.
- Понятное дело, - Пашка прижмурил глаза, – у Ефимовых в роду все жёны красавцы.
- Так ты – Ефимов? Пашка?
- Ну.
- Дурак ты, Пашка. Она уж и думать про тебя забыла.
Кто-то зацепился за ящик у порога, постучал в дверь:
- Варь, ты дома?
- Ой, дядь Костя! Заходи, угостим. А чего не на смене?
- А бригадир дал отгул за починку водоочистителя. Не давал сперва, а потом дал. Солдатику – наше здравствуй. – Чёрная и узкая, «интеллигентная» ладонь легла в пашкину ручищу. – Глянь-ка какой.
- Ага. Он уйдёт, дядь Кость, а я потом задаваться стану: солдатика обогрела.
- Это правильно, Варенька. Солдатика надо за его службу любить.
- А вы родня? – Пашка кивнул на дядю Костю.
- В сто раз лучше. Он на работе знаешь как? «Не троньте, бабы, без вас подымем!» А родной? Ещё и сверху сядет.
- Это да. Ты, Варь, завтра загляни к нам. Бригадир будет кабанчиков колоть. Так я тебе кусок отрежу. Будешь дочь горячим кормить. Ей бульон нужен. Пойду я.
Пока хозяйка провожала дядю Костю, Пашка глянул на девочку. И поразился изменившимся личиком: губы пунцово горели, мокрые ресницы вздрагивали во сне.
Протарахтела дрезина. Девочка вздрогнула, открыла глаза. Вернувшаяся женщина проследила его взгляд. И вдруг закусила губу, круглый подбородок её заострился и дрогнул.
Пашка поднялся, потянул с крючка волглый, но согревшийся бушлат:
- Я счас, ага?
За спиной послышался всхлип. Что-то горькое, вдовье, больное прорвалось вдруг и хлынуло без удержу.
На перроне было темно. Ночь же. Пашка и так и эдак прикидывал, но цифры всё никак не сходились. «Два рожка… один отдам… а если на Нагорной?.. одному идти, а не отобьюсь?..» Патроны в московском метро лишними никогда не были…
«Сало отдам. И луковок пару… нет, все отдам…» Руки сноровисто зашарили по карманам: вдруг где чего заваляться могло. Но в карманах было пусто.
Пашка суетливо зашарил в шмотнике. Протянул было руку к боковому клапану. Отдёрнул. Вдруг стало зябко: «Я же… я мирится хотел…а она с ними. С Петюнькой». И решительно дёрнул клапан.
Хозяйка сидела с мокрым лицом и красными глазами. Хлюпала носом, словно обиженная девчонка. Девочка молча гладила мать по руке.
Пашка ещё раз взвесил шёлковый лоскут в руке и осторожно положил его на столик:
- Вот. Дочери платьишко сошьёшь. Шить-то умеешь?
Женщина схватила свёрток:
- Ей нёс, да? Вот ей и отдавай, понял?! Нечего тут…
- Я не хочу её видеть, - сказал Пашка так твёрдо, что и сам себе поверил.
И осознавая, что и хозяйка ему поверила, повёл плечом, отстраняя Варвару с дороги. Широко шагнул к девочке. И почему-то очень обрадовался, увидев, что у девочки синие-синие глазищи.
- Вот. Держи, васильковая.
Шагнул обратно, подобрал с полу шмотник:
- А теперь - до свидания.
- Скотина! Змея подколодная! – стегнула в спину гостя хозяйка.
- А Вы ещё придёте? – сказала вдруг девочка, обеими руками прижимая к груди подарок. И глядя на Пашку совсем уже доверчивыми и признательными глазами.
- Зачем?! Уходи давай.
Пашка споткнулся:
- А без ругани можешь?
- Сам попросил.
Когда Пашка дошагал до конца платформы, к герме подкатила дрезина со знакомыми челноками:
- На Севастопольскую?
Пашка кивнул.
Дрезина пахла маслом и разогретым железом, дребезжала на стыках. И чем дальше они погружались в выморочный мрак тоннеля, тем настойчивей думалось Пашке, что он ещё не раз придёт сюда. Чтобы увидеть счастливые глаза маленькой девочки.

Конец.