[multi-gen]

Название: Сестра Темидис
Фандом: Гарри Поттер
Автор: strega verde
Рейтинг: G
Герои: Луна Лавгуд, Ксенофилиус Лавгуд
Жанр: джен
Дисклеймер: авторские права на книги о Гарри Поттере принадлежат Дж.К. Роулинг и компании Warner Bros.
Примечание: написано на фикатон 2010 на Астрономической Башне

Добро и зло в Стране Чудес, как и везде, встречаются,
Но только здесь они живут на разных берегах,
Здесь по дорогам разные истории скитаются,
И бегают фантазии на тоненьких ногах.


Пока друзья шепотом препирались, Гарри бродил по комнате, не слишком прислушиваясь. Он подошел к лестнице, рассеянно посмотрел вверх и обалдел. С потолка комнаты следующего этажа на него смотрело его собственное лицо.
Придя в себя, он понял, что это не зеркало, а роспись. Гарри стало любопытно, и он полез вверх по лестнице.
— Гарри, ты что? Нельзя же без приглашения!
Но Гарри уже добрался до верхнего этажа.
Потолок в комнате Полумны украшали пять замечательно выписанных лиц: Гарри, Рон, Гермиона, Джинни и Невилл. В отличие от хогвартских портретов, они не двигались, но все же какая-то магия в них была. Гарри показалось, что они дышат. Среди портретов, объединяя их в единое целое, вилась тонкая золотая цепочка, но, приглядевшись, Гарри понял, что на самом деле это тысячи раз повторенное золотыми чернилами слово: друзья… друзья… друзья…


Спите крепче, палач с палачихой,
Обнимайте друг друга любовней,
Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий —
В целом мире тебя нет виновней.

Мама была красивая — гречанка из древнего рода. Имя у нее было тоже красивое — Нента. «Фамильное», говорила она, улыбаясь.

Самое ранее воспоминание — мама склоняется над ней, в темных крупных кудрях играют солнечные блики, и между ней и мамой протянута нить. Толстая, синяя, как будто из мягкой ворсистой шерсти. Луна тянется к этой нити, ворсинки под пальчиками мягкие-мягкие. Она смеется, и тихий мужской голос спрашивает:

—Что она видит, Нента?

Мама поднимает голову, солнце вовсю пляшет в волосах, синяя нить чуть вздрагивает.

—То же, что и я, Фил.

~*~

— ...Мы познакомились в Греции. В горах, недалеко от моей деревни. Фил тогда разыскивал племя сатиров.

— И как, нашел? — спрашивает пятилетняя Луна, не отрывая взгляда от маминых пальцев.

Осторожно, очень осторожно мама вытягивает из коричнево-золотистой нити одно волокно за другим. Луна уже знает: главное, чтобы нить, связывающая маму и тетю Данти, ни в коем случае не оборвалась. Если оборвется — произойдет что-то ужасное. Но мама спокойно улыбается и отвечает:

— Конечно, нашел. Мы, наверное, потому и понравились друг другу, что видели то, что другим не видно. Или не нужно.

— А я тоже буду видеть?

— Конечно, будешь. Ты уже видишь.

~*~

— Видишь? Вот он, за камнем прячется! — шепчет папа и легонько поворачивает ее голову, так, что она смотрит чуть левее серого валуна на берегу ручья.

— Вижу! — так же шепотом отвечает она. — Хорошенький!..

Зверек и вправду хорошенький: большие темные глаза смотрят жалобно, тонкие чешуйчатые лапки сжимают веточку, изгибистая спина блестит на солнце.

— Кто это? — спрашивает Луна.

— Это шинни. Их почти не осталось. Видишь золотые колечки у него на спине? Они считались лучшим подарком на ведьмину свадьбу.

Папа вздыхает.

— Но ведь осталось же, хоть немножко? — с настойчивой надеждой говорит Луна.

— Да, доча. Они научились прятаться от людей...

— Как хоббиты?.. — Луна только что начала первый том «Властелина Колец».

— Ну да, как хоббиты.

Зверек наконец замечает их присутствие, замирает и смотрит Луне прямо в глаза. Через мгновение его уже нет, но рядом с валуном что-то поблескивает на солнце золотой точкой.

— Смотри-ка, он оставил тебе подарок, — говорит папа.

— Можно, я возьму?

— Конечно. Обязательно храни все, что тебе дорого.

К ее восьми годам широкая полка в круглой светлой комнате уставлена всякой всячиной: камешки, перья, связки сухих цветов, корни странной формы, и рисунки — множество рисунков. Невиданные животные, странные растения и просто переплетения нитей — разноцветных, разной фактуры, нет ни одной, что повторяла бы другую.

~*~

Мама умерла незаметно. Было лето, они сидели на крыльце, вдвоем — папа был в экспедиции. Луна рисовала, а мама, как всегда, вытягивала из коричнево-золотой нити волокно за волокном и складывала их в ясеневую шкатулку. Мягкое облачко пряжи почти закрыло лежавшее на дне шкатулки веретено, светлое, тоже из ясеня. Тонкие пальцы замерли, и внезапно истончившаяся нить разорвалась и мгновенно исчезла. Мама уронила руки на колени. Луна, давно забывшая про рисунок, взглянула маме в лицо, и тут же поняла, что осталась одна. Рядом с ней было неживое. «Только оболочка», подумала она и увидела: синяя нить, связывавшая ее с мамой от рождения, тоже исчезла. Осталась только одна — серовато-стальная с золотым отливом. Она вела к папе.

~*~

— Послушай, доча. Когда между такой колдуньей, как твоя мама... или как ты... и еще кем-то рвется нить, для одного из них это очень опасно. Иногда — смертельно опасно.

— Одного из них?

— Да. Неизвестно заранее, с кем случится беда.

— А как же ты?... Я все еще вижу... — Луна запнулась.

Нить, соединявшая папу и маму — истончившаяся до чистого золота — все еще была видна. Она не обрывалась — просто уходила куда-то.

— Мне тоже кажется, что я иногда слышу ее, — ответил папа. — Из-за Завесы.

— А что там, за Завесой?

— Не знаю, милая. Мне иногда кажется — свет, отзвуки смеха...

У Луны сжалось горло.

— Скажи, зачем она это делала?

— Они. Мама и тетя Данта.

-— А тетя Данта... она...

— Да, она тоже погибла. Из трех сестер осталась только одна — Морта. На свете всегда было три женщины из рода Темидис. Теперь вас осталось только двое... Да, ты спросила — «зачем». Те волокна, что она собирала. Если девушка из рода Темидис сделает из них кисти, то картина, написанная ими, сможет изменить судьбу того, кто на ней изображен.

— Спасти от смерти?

— Не только. Помочь сделать правильный выбор... Запомни, Луна, теперь эта пряжа — твоя.

— Но я не хочу вмешиваться в чужие судьбы.

— И хорошо. Но если когда-нибудь придется — просто помни.

~*~

Через два года она едет в школу. По каминной сети они с папой добираются до Лондона, дальше — через шум, пеструю толпу, гудение машин — на вокзал. И вот она в одиночестве сидит у окна. Дверь приоткрывается, и в купе заглядывает рыжая девчонка — нос усыпан веснушками, зеленые глаза смотрят с любопытством. У нее большая семья — нити почти одинакового фиолетового цвета переплетаются в косу.

— Привет, — говорит девчонка. — Я Джинни. Ты тоже на первый курс?

Луна видит, как вдобавок к фиолетовым нитям появляется еще одна, почти белая. Ей становится страшно. А вдруг нить порвется, и случится что-то... Что-нибудь плохое?

Она внимательно смотрит в зеленые глаза и говорит:

— У тебя на плече шуршик.

— А? — Девчонка (Джинни, ее зовут Джинни) хлопает ресницами и скашивает глаза сначала направо, потом налево.

— Они не опасны. Просто иногда путают волосы, — говорит Луна немного отстраненным тоном.

Джинни бросает на нее тревожный взгляд.

— Ну ладно, я пойду, пожалуй.

Белая нить тает в воздухе, дверь в купе захлопывается.

Шуршики и в самом деле не опасны, и почему-то очень любят рыжих.

~*~

В Хогвартсе поначалу было очень нелегко. Луна никогда не видела столько людей одновременно. Через Лондон они с папой пробирались чуть ли не бегом — боялись опоздать на поезд, и ей некогда было рассматривать нити. Здесь же они вились перед глазами, не давали ступить шага, чуть ли не кричали: «Ну посмотри же на меня! И на меня! И меня!».

Любовь, дружба, долг, вина — нити переплетались, уходили куда-то далеко, натягивались между детьми, между учителями. Иногда рвались. «Им можно, они не такие, как мы с мамой». И правда, никто от этого не умирал. Но время от времени нить натягивалась звенящей струной, и, порвавшись, могла хлестнуть человека по лицу. От таких нитей оставались шрамы. Со временем, заметила Луна, они заживали. Иногда оборванные нити не исчезали, а превращались в веревку или цепь, захлестывали плечи, шею. Если таких оборванных нитей было несколько — они, оказывается, сплетались в сеть. Иногда ей казалось, что профессор Снейп носит высокие воротнички, чтобы толстая веревка не так давила на горло, а директор Дамблдор — просторные мантии, чтобы не так заметны были разноцветные густые сети.

Прошло время, и она научилась не обращать внимания на все это многоцветное шевеление — так же, как она не обращала внимания на фестралов, пасущихся на опушке Запретного леса. Но однажды все изменилось.

~*~

— Пап, расскажи мне про войну.

— Это ты из-за Гарри Поттера?

— Да. Ему, похоже, никто не верит в школе, но я сама видела. Их нить — черная, липкая — его и Сам-Знаешь-Кого... Она всегда была, но такая... тоненькая, почти незаметная. А теперь — теперь что-то случится, да?

Папа молча поднялся из-за стола, вышел из кухни — они только закончили завтракать — и вернулся с большой картонной коробкой в руках. Он сел на свое обычное место, у окна, и аккуратно снял с коробки крышку. Внутри были письма и фотографии.

— Вот, смотри. Это твой дед. Он был военным летчиком.

С черно-белой фотографии на них спокойно смотрел высокий грузный человек. Неловко сидящая военная форма, густые светлые волосы, глаза слегка навыкате. Луна была уверена, что глаза — голубые.

— А разве он не был волшебником?

— Еще как был. А еще он очень любил маггловскую технику... Но это не главное. Война тогда была общая на всех, не так уж было и важно, в каком месте сражаться. И победа наступила в одном и том же году для нас и для магглов — ну да это вам в школе рассказывали, наверное...

— Что с ним случилось?

— Погиб в бою. Я вот что хочу тебе сказать: это был его выбор — идти воевать. И погибнуть.

— Но он мог бы уцелеть...

— Пожалуй... В конце концов, он воевал вместе с магглами...

— А что, это безопаснее?

— Нет. Просто... Пусть та война была общая, но живем мы с магглами по разным законам.

— Как это?

— Ну вот послушай... Кто остается живым на войне? В маггловских войнах — случайные люди, в основном. Но даже в маггловских войнах в начале гибнут самые храбрые, самые красивые, самые молодые. В волшебных — гибнут те, кто не нужен для победы. Потому что мы-то знаем, как победить и что для этого нужно. Это магглов ведет удача — ведет-ведет и бросает посреди пути. А у сказки — свои законы. Сама подумай, разве бывает, чтобы в сказке герой заблудился, если ему это не нужно?

— А разве бывает нужно заблудиться?

— Конечно бывает. Герою — чтобы встретить и одолеть дракона, принцессе — чтобы наткнуться на ужасную колдунью, которая погрузит ее в волшебный сон на сто лет, ровно до той поры, пока за ней не приедет прекрасный принц. В маггловских войнах, если повезет, иногда выживают те, без кого другим никак, те, у кого вся жизнь впереди, те, кто потом расскажет обо всем так, что у многих замрет сердце. И даже те, кто шел к победе всю жизнь. А в волшебных войнах выживает тот, кто должен победить, чтобы сказка не оборвалась на середине. Сказок без героя не бывает. Он должен дожить до победы, а вот все остальные... Все остальные — необязательно.

~*~

Прошло еще три года. Теперь она точно знала, кто должен дожить до конца и победить. Гарри. Нет, не так. Гарри и те, кто ему дорог. Одному ему не справиться.

Волшебное ясеневое веретено вращалось само собой, а она карандашом набрасывала знакомые лица. Волокна сплетались в тоненький волос — коричневый с золотистым отливом. Оставалось только нарезать его и связать в тоненькие кисточки. Их вышло всего шесть.

«Странно. Портретов должно быть пять... Ах да. Это для надписи». Но какое слово выбрать? «Сила»? Нет, не то. «Победа»? Нет, оно не свяжет их сейчас, да и кто её знает, эту победу, какой она окажется...

Луна задумалась, намотав на палец волосок, блеснувший на солнце золотым колечком. «Друзья»! Вот оно, нужное слово. Немудрено, что ей не сразу пришло в голову...

~*~

Рисовать на потолке не очень удобно, но зато места хватит. И еще — так она может быть уверена, что с картиной ничего не случится. Ну, хотя бы какое-то время. Его должно хватить, чтобы магия судьбы подействовала...

Она рисует по памяти — после стольких набросков она могла бы написать все пять портретов не глядя. Луна почти не смотрит на кисть. И почти не думает о тех, кого рисует. «Что же я делаю? Как же все остальные? Подумаешь, шесть кистей! Их могло бы хватить на столько народа, если бы только рисовать помельче, здесь бы поместилось пятьдесят человек, или даже сто — я же видела, я знаю, чьи нити скоро оборвутся... Можно было бы нарисовать их всех, и написать всего одно слово — «Живые»! И совсем другие лица всплывают в памяти — одни она видит отчетливо, другие прячутся в тени... «А скоро их совсем не будет».

—Я соберу все ваши фотографии, —говорит она.

Картина перед глазами плывет, как будто она смотрит через кристалл. «Это слезы», думает она и не замечает, как из груди прорастает пучок тоненьких ниточек.

~*~

После войны прошло несколько лет — достаточно, чтобы посетители у мемориала стали появляться все реже и реже. Одна только мисс Лавгуд приходит по-прежнему — по нескольку раз в год и один из них — обязательно тридцатого апреля. «Тогда почти все еще были живы», объясняет она любопытному сторожу.

Сторожу не слышно, о чем она разговаривает с ними — он и не хочет подслушивать. Но он точно знает, что она разговаривает.

— Нет, Тонкс, он точно не вервольф. Очень красивый. Похож на вас, мистер Люпин... Ой, прости, Тонкс... Вообще-то неизвестно на кого он похож... Да ну что же это, в самом деле! Фред, вот возьму и расскажу все твоему брату! Да, мне тоже иногда кажется, что он тебя слышит... Не знаю, спрошу. Какие-то воздухоплавательные волдыри, или что-то в этом роде... Смейтесь почаще, профессор. У вас очень красивый смех.

Fin